Добрый день, родные земляки! Я же Барнаулец коренной, моя родная улица — Никитинская. Жаль, но с Мерзликиным я не снялся ни разу… Возможно, где-то и может оказаться случайный снимок, но лично с ним — вряд ли, но я с ним выступал раза два-три…То, что я расскажу о настоящем поэте Леониде Мерзликине, весьма субъективно. Важно одно: речь — о настоящем явлении литературы, поэте своего голоса, рождённого Алтаем. Несомненно, лучше меня о поэте Леониде Мерзликине могли бы рассказать его близкие друзья: Василий Нечунаев, Николай Черкасов, Анатолий Прохода, Виктор Ащеулов… Я лишь оставляю за собой право на благодарность поэту и земляку, за его явление слова, которое научило более ответственно и художнически относится к собственному сочинительству.
Ледяными иглами давясь, припозднился русской речи князь... Раз всего, но щедро, не спеша, Угостил из Звёздного Ковша. Николай Байбуза
Данное четверостишие, посвящено знакомству с Леонидом, полный текст был опубликован в начале семидесятых в краевых изданиях.
Мерзликин — останется поэтом хребтовой России. Он, остался честен и перед собой, я ЛИЧНО видел его на выступлениях.Индивидуальность поэта Леонида Мерзликина несомненна и заметна во всех творческих ипостасях: словарь, традиции, искренность, почерк.
Получив элитное московское образование в Литинституте, имея руководителем семинара известного советского поэта Льва Ивановича Ошанина, поэт Леонид Семёнович Мерзликин, в отличие от прочих, бывших деревенских жителей, живущих в то время в Барнауле стихотворцев, не «рыдал» от городской жизни, а помнил, откуда он родом и словом.
В то время, по горло наглотавшись огненных стихов Павла Васильева, я пристальнее стал приглядываться к местному барнаульскому литературному «ландшафту»… Рокотал о коммунистической правде Геннадий Панов, тихонько посмеивался надо всеми, увеличивая свои тиражи, Марк Юдалевич, хмуро поглядывал с берега реки Боровлянки на молодых и задиристых неучей Владимир Казаков, уверенно шёл своей дорогой, заметный с первой своей книги, скромный Владимир Башунов, метался между городом и селом Николай Черкасов, но, заметней всех и уверенней всех в СВОИХ устремлениях, оставался Леонид Мерзликин. Он и внешне был не чета прочим коллегам: лобастый, с уверенным (часто и тяжёлым) взглядом, но и с неповторимой в доброздравии улыбкой, непохожей ни на чью. В стихотворениях и поэмах поэта Леонида Мерзликина, заметнее его личной боли, боль тех, родных, не пишущих стихи, которых он знал и любил. Поэзия Мерзликина — плоть от плоти русских сказок, баллад и притч:
«Здоровенько, избушка-вековушка, ещё не раскатали по бревну?»: или — » Только жаль моих молодцев бравых, что поверили слепо в меня»; и ещё — «Грязь? Так это ж весенняя грязь». Это — по-родному, это- по-русски.
Помнится мне, однажды в нежный позднесентябрьский день: Леонид Мерзликин, Геннадий Панов, Владимир Башунов, Ида Шевцова и Николай Черкасов отправились на берег Оби, где-то в районе барнаульского санатория, полюбоваться на осенние волны…День сиял! Ещё не пахло снегом, зима ещё до нас не добралась, настроение было радостным и высоким. Панов рокотал, Черкасов и Башунов, негромко переговариваясь, на правах «виночерпиев», следили за «поляной» с болгарским фаршированным перцем, плавленными сырками «Дружба», и за уменьшением напитка «Фрага»… Разговоры о поэзии и политике становились всё громче, а простенькой закуски — всё меньше. Неожиданно, Ида, пристально глядя карими глазами на Мерзликина, тихонько изрекла: «Лёня, а тебе эта шляпа не идёт». Поэт, не раздумывая ни секунды, сорвал шляпу с головы и сильно швырнул её с высокого берега… Его решительный жест вызвал наши громкие аплодисменты. Он был смел и ясен в действиях, которые не требовали пространных комментариев. Когда же Ида, подчёркнуто, внимательно стала разглядывать белый шикарный плащ Башунова… — Не смотри, Ида, рассмеялся Башунов, — я плащ выбрасывать не буду, он мне нравится.
Наступил тот день, когда я впервые услышал в авторском исполнении — вслух! — знаменитого, а теперь уже и хрестоматийного: » Купола проступают в тумане…» Когда меня спрашивают о любимом для меня стихотворении того или иного поэта, ответ один: — А какой палец вашей руки самый-самый для вас? Важна и нужна — вся ладонь.
Бывал поэт и у нас, в студии «Родник», при газете «Молодёжь Алтая», где мы получали студийное образование у Василия Марковича Нечунаева, однокашника Леонида Семёновича по Литинституту. Мерзликин говорил размеренно и точно, не экая и не акая, поскольку знал, о чём говорил. После каждого чтения своего стихотворения он улыбался, той неповторимой улыбкой, о которой я сказал раньше. Василий Маркович, в конце встречи говорил, обращаясь к Мерзликину: «Лёня, расскажи нам про Колю Рубцова…». И Мерзликин рассказывал о своих встречах с Рубцовым так, что мы слушали, раскрыв рты. Ошибочно считают, что «Родником» руководил Марк Юдалевич, нет, нашим первым литературным учителем был Василий Нечунаев, а позже студию «вёл» добрейший Виталий Шевченко, уже без Михаила Прокопчука, Владимира Коржова, Ольги Акиньшиной, Александра Жирова…
Лично мне, всё, о чём говорили нам на студийных занятиях о поэзии наши мастера изящной словесности Нечунаев и Мерзликин, пригодилось сполна. И тогда, когда я получил свой первый (ТРИ СОВЕТСКИХ РУБЛЯ!) гонорар, и тогда — во время моего десятилетнего руководства поэтической студией «АЗЪ» — в Саратовском отделении Союза писателей России.
Помнится и вечерняя встреча с двумя друзьями — Василием Нечунаевым и Леонидом Мерзликиным — на крыльце магазина » Детский Мир», рядом с которым я в то время жил. Поздоровались, и Мерзликин, показывая пальцем на Нечунаева сказал, как всегда твёрдо и внятно: — Вот, Байбуза, (он меня по имени никогда не называл) будет время и его книги будут издавать в Москве»…
Последняя встреча с Леонидом Семёновичем Мерзликиным была грустной…
Я приехал на родину с Волги, где я жил в то время, специально неспешно побродить по родным улицам — Никитинской и Короленко, где прошло моё раннее детство и, помня о приглашении незабвенной Ольги Николаевны Шевчук заглянуть в редакцию «поболтать», столкнулся с поэтом в холле «Алтайской правды»…
— Ты откуда, Байбуза, — буркнул недовольно, — вишь, по — европейски выглядишь, как всегда, — и улыбнулся…
— А ты чего грустный такой?
И он назвал, прямо «африканскую» сумму, его предполагаемой пенсии… тогда я, разозлившись на «славный» наш собес за склонность к обратной гигантомании в начислении наших пенсий, сказал Мерзликину, что он большой русский поэт не только для Алтая. Он благодарно тронул меня за плечо.
— Ты же в Самаре живёшь?
— Нет, Лёня, в Саратове.
— Рыбы, наверно полно?
— Стерлядь и осетра ловить запрещено, а другую — пожалуйста.
— Помнишь, с Проходой Толей, были у тебя, в день смерти Мао Цзэдуна? Ночью, уходя от тебя, впервые услышал мощный рокот бомбардировщиков. Утром узнал: умер Мао, и наши гнали самолёты в сторону границы с Китаем…
Усмехнулся, — Прохода, где-то потерялся… Ну, бывай, Байбуза.
Вот и весь мой «скорбный труд», выполненный мной для Вашего славного коллектива истинных служителей святому Русскому Слову, выполнен радостно от того, что, возможно, пригодится нашим дорогим алтайским читателям, а грустно от того — что не успел сказать Лёне этих слов при его жизни. С уважением,Николай Байбуза