И когда над полями взойдет лучезарное солнце,
Засквозит меж колосьев, июльских колосьев густых,
И тумана остатнего в лог уплывет волоконце,
В пышный лог, где ручей с водополья еще не затих.
И когда засвистят, защебечут, затенькают птахи,
И осыпятся росы, летучим огнем сверканув,
Выйду я, как Емеля, в широкой цветастой рубахе,
Мне навстречу жар-птица доверчиво вытянет клюв.
— Цып-цып-цып! — я скажу и поглажу ее по головке. —
Вылезай из хлебов! Что ты? Яйца там, что ли, кладешь? —
И конек-горбунок прибежит и замрет в изготовке.
Мол, садись, понесу и доставлю тебя куда хошь.
И возьму я перо у жар-птицы и бережно спрячу.
Это все-таки клад, это все-таки сказка моя.
Может, этим полям сам собою немного я значу,
Но они до краев полнят суть моего бытия.
И не будет ни ведьм, ни вампиров, ни всяческой дряни,
Я напьюсь из ручья, булькотящего в пышном логу.
Что ж, неси, горбунок! В этой звонкой проснувшейся рани
И обидеть тебя, и себе отказать не могу.
Комментарии