(Неоконченная поэма. Опубликована в журнале «Барнаул»)
1
Шли девчонки, с виду однолетки,
И одна мне бросила вопрос:
Не найдется, дядя, сигаретки?
И другая:
— Можно папирос.
Я, наверно, выглядел неважно,
Первая глазами так и ест:
— Нету? Да?
И девочки, отважно
Рассмеясь, направились в подъезд.
Я оторопел и каменею,
Постоял, как в парке монумент,
Но шагнул в тенистую аллею
И забыл про этот инцидент.
В самом деле, что бы тут такого?
Девочки курящие. Ну что ж?
Никому не делают плохого,
Кроме как себе одним. И всё ж…
Знаю, сокрушаться ни к чему бы,
Просто озоруют с табаком,
Но, однако, лучше, если губы
Пахли бы июльским молоком.
Молоко то нежное, парное,
С пеной, от породистых коров,
Молоко целебное, живое,
От густых и сочных клеверов.
Девочки, скажите для примера:
Будь с руками, что б она могла
Вам явить, ожившая Венера,
Что б она в руках преподнесла?
Яблоко, оливковую ветку?
Или, наготу свою прикрыв,
Села б и достала сигаретку,
По-мужски от спички прикурив?
Узкая, божественная ножка,
Тонкая точёная рука…
Я иду, и грустно мне немножко,
И плывут над парком облака…
Вспомнил я, как вылковские парни
Весело рассказывали мне:
Брилась дочка пекаря в пекарне,
Выправляя бритву на ремне.
Брилась да порезалась. Бесспорно,
Парни рассказали анекдот.
Я ж представил: бороду упорно
Как девчонка бритвою скребёт.
Морщится и плачет с непривычки,
Рядом положив на табурет
Побрякушки разные и спички,
И коробку модных сигарет.
И свистит над Вылковой тот зяблик,
Что вчера тут прыгал по жердям,
И растёт за выгонами жабрик,
Что смертелен даже лошадям.
— Почему, — вы скажите мне, — «даже»
Я отвечу: — Лошадь нынче то
Существо, что делается глаже,
Если съест и масло от авто.
Не глаза у лошади, а фары,
Кузов у неё, а не скелет.
А заржёт — как медные фанфары.
Так писали. Правда или нет?
А ещё не знаю я, девчата,
(Как бы мне в смешные не попасть),
Сколько раз линяют жеребята,
Чтоб найти единственную масть?
Жабрик, жабрик… Что тебе? Качайся,
Радуйся и солнцу и дождям,
Только жеребятам не встречайся,
Не встречайся взрослым лошадям.
Или мне чего наговорили,
Или сон — не помню, хоть убей:
Стригунок с кобылою курили,
Дым столбом пуская из ноздрей.
Что же люди? Людям нету дела
До животных. Плюнь и разотри!
Та кобыла вскоре околела.
Закупорка сделалась внутри.
Мой читатель юный, эти строчки
Ты в своём сознаньи переплавь,
Процеди до буковки, до точки,
Раздели на выдумку и явь.
Не было ни бритвы, ни пекарни.
И ни дочки пекаря в окне.
Было вот что: яростней, чем парни,
Материлась девица при мне.
Словно бы ударили морозы
Летом! Где ж невинные уста,
Что слова роняют, будто розы
Опадают с пышного куста?
Розы, соловьиные рулады
И росы серебряная нить…
Девица стояла у ограды
И грозилась самбо применить.
Кто её так сильно разобидел?
Может, те с гитарой остряки?
Я весь мир тогда возненавидел
За её хмельные матерки.
Под глазами крашеные тени –
Тени во всю щёку от ресниц,
Юбочкой не скрытые колени
И шажки, как скочки у синиц.
Отзвенели поздние трамваи,
И ушла компания с моста,
И вода мурлыкала у сваи,
И луна в ней плавала бела
Словно <…> плавилась густа.
2
Спит курорт в полуночном покое.
Близко заплыву ли, далеко –
Море, море тёплое такое,
Словно бы парное молоко.
Покручусь, побалуюсь на бочке
И опять вернусь на бережок.
Кто-то спичкой чиркнул в заветрочке,
Огонёк трепещущий зажёг.
Два нечётких профиля склонились,
Заходили тени на скале,
Догорела спичка, и раскрылись
Два цветочка аленьких во мгле.
Два цветочка (ох уж мне цветочки!),
Ягодки-то будут впереди!
Две горящих, пыхающих точки
И смешок воркующий в груди.
С карими ли, синими очами,
Без косы, при пышной ли косе,
Почему мне девушки ночами
Кажутся красавицами все?
Не видать курящую, босую,
Но по смеху, вздоху и словам
Я воображеньем дорисую,
Образ восхитительный создам.
Вот она причёску поправляет
Лёгкой загорелою рукой,
Вот она подружку забавляет
Речью доверительной такой:
— Знаешь, он как маленький ребёнок,
Я и так, и сяк со всех сторон,
Просто выбиваюсь из силёнок,
Волоку, тащу домой.
— А он?
— Ну, а он… Квартира, мама, папа.
Папа — с лапой. Мама — скорпион.
Я в бегах. И вот моя Анапа.
И звоню, звоню ему.
— А он?
— Кто?
— Ну он.
— Куда ему деваться?
За спиной родительской не век
Вековать.
— Да… Если разобраться,
Птица поумней, чем человек.
Выкормыша выкинет за шкирку
Из гнезда — а ну-ка, мол, давай,
Не пищи, не падай врастопырку,
На крыло надёжнее вставай.
У скалы два аленьких цветочка
Пали, пролетев наискосок.
Два цветочка с искрой огонёчка.
Тень и волны. Волны и песок.
3
И живём мы в грохоте и дыме,
Ни тебе ни охнуть, ни вздохнуть,
И друг другу нравимся такими,
Был бы рот, заткнутый чем-нибудь.
Той же распроклятой сигаретой.
Поглядите — с первых петухов
Дед дымит, склонённый над газетой,
Весь прозеленевшийся до мхов.
На деревне воздух, будто сало,
Подышал, как с хлебом пожевал.
Но утрами копоти немало,
И гремит, и лязгает металл.
Раньше на телеге да по кочкам,
А теперь бетонкой только — шир-р!..
Дед давно не бродит по борочкам,
Обезножел старый бригадир.
Он давно забыл, как на крушине
Дождевые капельки горят…
Сын к нему приехал на машине,
Зубы все из золота подряд.
Он затравенелою тропинкой
Весело шагает от ворот,
Рот заткнул жевательной резинкой,
Внучку годовалую несёт.
Чтобы та не плакала — ей соску.
И сноха, нарядная как цирк.
Вылезла, достала папироску,
Зажигалкой газовою — чирк!
Внук постарше топает вразвалку,
Рот заткнул пока что калачом.
В горницу, как будто в раздевалку
Стадиона, ломится плечом.
Дед кряхтит и смотрит виновато.
Табуретку каждому даёт.
В городе у сына тесновато,
Ну, а тут изба и огород.
И могилы…
— Что же ты встречаешь
Эдак-то? Поди уж, и не рад?
Чё же ты родню не привечаешь?
— Я, сынок, на ухо туговат!
— А давно оглох-то?
— Да чего там!..
Сели. И беседа потекла
Про врачей, про уток по болотам,
Про войну и прочие дела.
Коньячок, яичница на сале,
Овощ с грядки (самая пора!)…
— Слышь, сынок, а правду написали,
Будто в небе сделалась дыра?
— Где?
— На Южном полюсе.
— А чё же.
Не читал, но верю, в наши дни
Много дыр и дырочек.
— А всё же
Ты попробуй в небе-то заткни.
— И заткну! — басисто, с перекатом
Рассмеялся, глянул на жену,
Задержался взглядом на покатом
На бедре широком. — И заткну!
Встала, улыбнулась, дверь закрыла,
В горницу вернулась, обняла
Мужа: — У-у! Нечистая ты сила! –
И опять присела у стола.
Ты послушай, батя, ты послушай!
Помнишь, нет соседку? Ну, тогда…
Приезжал.
— А-а… Луша?
— Так вот с Лушей
Приключилась страшная беда!
Самогон гнала, её накрыли.
— Хахты!
— Ну и вызвали на суд.
Выставили шланги да бутылки,
Сами съёмку скрытую ведут.
Для кино.
— А Луша и не знает?
— Где там! Дребезжит и дребезжит.
А киношник знай её снимает
Как звезду французскую Бриджит.
А вчера сижу я в кинозале.
Что такое? Кружится журнал.
Наша Луша! Крупно показали.
Я не удержался и заржал.
Позади зашикали девицы,
Только мне их слушать не резон.
Надо ж! Из канадской из пшеницы
(Где? В Сибири!) гонят самогон!
Золото на севере копаем,
За границу дальнюю везём.
На него пшеницу покупаем –
И струёй похмельною в назём! –
И все трое, сидя за бутылкой
Коньяка, давно уже пустой,
Замолчали. Дед потрогал вилкой
Помидор упругий, налитой.
Закурили, створку распахнули,
И подумал каждый о своём.
— Вы там не поёте, в Барнауле?
А? Давайте что-нибудь споём!
И к снохе лицо своё сухое
Повернул, а женщина — спиной.
Положенье глупое, смешное —
Трое пьют, а песни ни одной.
У гостей и вялость, и усталость,
Не прошли бесследно кутежи.
Песня, песня… Что с тобою сталось?
Что с тобою сделалось, скажи?
Ты была по случаю любому,
На любой обычай и на спрос.
Едут ли к невестиному дому –
Встретишь и растрогаешь до слёз.
Заиграет свадьба — тоже песни,
С плясками, с киданием монет.
А теперь повсюду — ну хоть тресни! –
Пугачиха шпарит из кассет.
Девочка ли, мальчик народится,
Клали в зыбку: «Баюшки, а-а, а-а!»
Люди знали: песня пригодится,
Лишь бы тихой, ласковой была.
С молоком вбираемые звуки
Высветлят сознанье малыша.
Пронесёт сквозь радости и муки
Эти звуки зрелая душа.
С песней выходили на работу,
Строили и судьбы, и страну.
Лёг мужик под копнами в субботу,
В воскресенье встал — и на войну.
С мужиком вся родина вставала,
Шла на ненавистного врага,
И свистели вьюги из металла,
И кипели кровью берега.
Как он пёр и в ярости, и в силе,
Враг на нашу матушку Москву!..
Спят сибиряки, и на могиле
Ветер клонит до земли траву.
И поёт он песню вековую.
И тоски ему не занимать.
Смотрит вдаль, за кромку пашневую,
Ждёт сыночка седенькая мать.
Знаю: некто криво улыбнётся,
Изречёт: — Поэты — образа! –
И не вздрогнет, и не отмахнётся,
Если загляну ему в глаза.
И не завертится, как на шиле,
Если я спрошу: — Ну, а зачем
Песню вы дурили и глушили,
И людей оставили ни с чем?
Тут уже дела такого рода –
Чуть ли ни диверсию пиши:
Отделили песню от народа,
Вырвали с корнями из души.
Что вы предлагаете с экрана
Или плёнок — Боже упаси!
И такого наглого обмана
Русь давно не знала на Руси!
Я глаза с усилием открою.
Не включая света посижу.
За окном огни по долгострою,
Тени по седьмому этажу.
Музыка откуда-то из будки…
Или из-за будки: — Пой-пой-пой!..
Тени растопырены и жутки,
И коробка здания, как гроб…
Но вернёмся, юный мой читатель,
К деду, к тёте Луше. Ведь опять,
Хоть какой писатель — не писатель,
Если начал, должен записать.
Я тебя оставил возле створок
Сельского вечернего окна.
И пока отсутствовал, на взгорок
Выкатилась круглая луна.
Овевает лёгкая прохлада,
Долетает скрип коростелей.
— Пожениться, батя, тебе надо.
— Не на Луше?
— Хоть бы и на ней!
Дед махнул клешнастою рукою:
— Был бы кто, а с этой погодим. —
Дым тумана виснет над рекою,
Из окна плывёт табачный дым.
Кошка пробежала возле грядки.
В кадку чуть не шлёпнулась звезда.
Горький дым порой бывает сладок.
Сладкий дым — он горек иногда.
На чужбине целый, невредимый
Ты живёшь, и в норме аппетит.
Горький дым избы твоей родимой
Так порою сердце подсластит!
Ты представишь явственно и ярко,
Как он, синий, вьётся из трубы.
И кричит, ругается доярка,
И гудят высокие столбы.
А порой искуришь сигарету
В сладость (сердце глупое, не ной!) —
Ничего спасительного нету
В дыме, кроме горечи одной.
— Бать, а ты читал?
— Чего ещё там?
— В Венгрии дак целое село
Бросило курить, и, по расчётам,
Это дело с выгодой прошло.
Кто не курит — им вознагражденье.
Что у них там? Форинты!
— Ну да-а…
— Государство людям на леченье
Стало меньше тратить.
— Ерунда.
— Не скажи! В теперешней-то прессе
Много интересного!
-Да я
И не против. Даже в интересе.
Эх, сынок! За жизнь свою вранья
Столько я на свете переслышал,
Что тебе не снилось! А табак
Я бросал, да номер мой не вышел,
Ну, не получается никак.
Венгры, говоришь? И за оплату?
Ну-ка проводи. Совсем без ног. –
На веранде взял старик лопату.
— Ты куда?
— Пойдём, пойдём, сынок.
Вышли по тропинке за пристройку
Огородом к ивовым кустам.
— Приготовь пятёрку или тройку,
Задарма тебе я не подам.
— А чего подашь-то?
— А того же.
Тут копай. —
И около куста
Паклей обихоженное ложе
Откопали.
— Нет на те креста!
Это же… Да это же…
— Конечно!
Аппарат и ёмкости — всё тут.
Дело наказуемо и грешно.
Вместе с потрохами продадут.
Вытащил закуску из кармана,
На земле газету расстелил,
И, кряхтя, присел, и два стакана
Самогонкой доверху налил.
— Ну давай! — и выпили. И хлебом
Закусили.
— Батя, чё же так?
Будто воры под открытым небом.
— Мы и воры. Кто же мы? Чудак!
Ты по северам своим суровым
Насовал в загашник — и сюда,
Не в село, к назёму и коровам,
В город, где из краника вода.
Доведись — пригрел бы и столицу.
Все мы воры, так я рассужу,
Луша жгёт канадскую пшеницу,
Я кубинский сахар извожу.
Выпили ещё, и запросила
Откровений грешная душа.
В чём она, народная-то сила?
Сила?
— Да.
В единстве.
— Ни шиша!
В правде! Во — от! Ну что я тут такое?
Если честно, я ж почти без ног.
Знаю, вам со мною не в спокое,
А без вас я шибко одинок.
Что-то мы порушили.
— Быва-ает.
Сколько раз хватались не за то.
Я таюсь, бухгалтерша скрывает.
— Разберися.
— Кто?
— А кто — никто.
Ну, зачем она, от та зараза? –
Дед локтем на банку указал. –
Взял бы я её, и с однораза
Изничтожил!
-Взял бы, да не взял…
(Продолжения нет.)
Комментарии