ПРОЛОГ
Ветер бьет по лицу.
По прикрытому глазу,
А машина бежит.
А колеса шуршат.
Я себя осудил,
Приговор себе сразу
Подписал, потому что
Во всем виноват.
А вина моя тяжкая,
Нету прощенья:
Я женился
И к черту забросил стихи.
Черт их взял, полистал,
Посмотрел оглавленья,
Кое-что прочитал
И сказал: — Не плохи, —
И хихикнул, мотнув
Головою ушастой, —
Хоть я ногу в стихах
Не сломан твоих, но… —
И хихикнул опять, —
Ты без дела не шастай,
Не валяй дурака,
Без тебя их полно.
Поезжай на деревню
И тихою сапой
(На немного деньжонок!)
Садись и пиши, —
Черт пожал мне ладошу
Когтистою лапой, —
Ну, ни пуха тебе, —
И зевнул от души.
Я монатки собрал,
Уезжаю к сорокам,
В глухомань.
Где волчица — язык со слюной.
Я ссылаю себя
На три месяца сроком,
И жена, как Волконская,
Едет за мной.
МЕСЯЦ МЕДОВЫЙ
Глава первая
Мы живем на яру.
Непролазные ели
Подступают к порогу,
Шумят на ветрах.
Вековушка-избушка…
Мы в ней обалдели,
Как и все молодые
На первых порах.
Спим по восемь,
По десять часов и без счету.
Встав, хлебаем вчерашний
Холодный кисель.
Я потом провожаю
Жену на работу,
Подаю у порога
Тяжелый портфель.
Запираюсь на ключ,
Бормочу и шаманю.
То отпряну распятьем.
То съежусь в комок.
А когда наступает
Конец бормотанью,
Я на строчки гляжу.
Как измученный йог.
А под вечер жене
Говорю: — Дорогая,
Написал, но надежды
И радости нет. —
И, за теплые плечи
Ее обнимая,
Я в уме прокручу
Наш семейный бюджет.
В альманахе стихи
Испоганили — тьфу ты! —
Просит очерк газета,
Не верю им я.
Почему у меня
В роковые минуты,
Кошелек открываю,
А там ни копья?
И жена начеку.
И хоть месяц медовый,
Но жена уж при всех
Назначеньях жены.
И, конечно, ей важен
Мой кровный целковый.
Точно так же, как трезвость
И нежность нужны.
Загляну ей в глаза
(Достаются же людям!),
О ребенке пошепчемся
В тихой ночи.
Хорошо б заиметь!
Только чем его будем
Мы кормить, если сами
Хоть криком кричи?
Не умеем того,
Не умеем другого,
И меня на три месяца
Выручил черт.
А потом за лопату?
Занятье не ново!
А не лучше ль решиться
Жене на аборт?
Скребанут. Ну и что?
Вот пишу эти строки —
И неловко.
Жене прочитал и у ней
От стыда зарумянились,
Вспыхнули щеки…
От стыда ли? Тут ей,
Между прочим, видней.
Я могу ошибиться.
Ведь помню я — было! —
Покраснеет девчонка
С досады какой,
А я думаю — стыд,
А она будто с пыла
И бежит, и меня
Отстраняет рукой.
Трудно тем, в ком стыда
Аж по маковку много,
Легче тем, в ком
По щиколку только стыда.
Стыд невеста приносит
С собой до порога,
А вот в избу заносит
Уже не всегда.
Так! И все же
Стыд девичий — это прекрасно!
И стыд женщины зрелой
Он тоже хорош!
Я сказать не хочу.
Что мужчины ужасно
Вероломны, грубы
И бессовестны. Ложь!
Где-то в самой глуби
И мужчины стыдятся,
Да не каждый признается
В этом себе.
Но стыдись не стыдись,
А детишки родятся,
Глядь-поглядь — их уж двое
И трое в избе.
И однажды усядется
Рава-орава
За столом.
У хозяина зенки на лоб.
Неужели на всех,
Что и слева, и справа —
Полюбуйтесь, друзья! —
Я когда-то наскреб?
Шутят, дескать, спроворил
(А ну как соседка
Разузнает?), помог тебе
Пьяный сосед.
Нынче семьи большие
Заводятся редко.
И уже не ребенок в семье —
Короед.
(Жук. Не знаю.
Как пишется он по-латыни.
Но я знаю, названье
Латинское есть.
Так и вижу:
Ползет по дрожливой осине
С намерением
Всю ее, бедную, съесть.)
Ну а те, кто бездетные?
Вы их встречали.
Мне их жаль.
Как ни лепят ячейку свою,
А не то.
Первым делом своих не зачали,
А потом и сторонних
Не взяли в семью.
Сколько слез и тревог
В этих маленьких драмах!
Или крупных. Но суть
Остается одна:
Короед, он нуждается
В папах и мамах,
И родителям жизнь
Короеда нужна.
Завозилась в пригоне,
Вздохнула корова.
Кукарекнул петух
За поленницей дров.
Поклонился старунже старик:
— Будь здорова. —
И она поклонилась ему:
— Будь здоров.
Люди добрые,
Будьте живы и здоровы,
Говорю вам с поклоном.
Какие бы дни
Ни пришли к вам.
Светлы они или суровы,
Пусть зачаты вы были,
Как все искони
Или в колбе — пускай
Не покинет вас счастье!
Где та Браун Луиза?
Жива ли? Растет?
Знаменитою стала
Она в одночасье,
Не у матери — в колбе
Проснувшись как плод.
Да простят меня женщины!
(Что он? Куда он?)
А той девочке,
В колбе зачатой, везло.
И внедренная в чрево
От миссис от Браун
Появилась на свет.
Вес — два с лишним кило.
А иной и родится обычно.
В обычной
Обстановке, живет,
Благонравен и сыт,
Со своею машиной,
Квартирой отличной —
И всю жизнь, словно в колбе
Стеклянной сидит.
Люди справа плюют,
Матюгаются слева,
А он чист за стеклом,
Бросит искоса взгляд:
— Ах, какая проспектом
Плывет королева!
Ах, какой у нее
Восхитительный зад!
Ах! — Зажмурит глаза
И тягучею пастой
Истечет в первобытном
Вселенском грехе.
Непотребные мысли
В головке лобастой,
Словно брага.
Забродят, забродят… Хе-хе!
Нет, чего это я?
Недоволен зарплатой
И про колбы какие-то
Вздумал писать,
А ведь месяц медовый…
Но век наш лохматый
Что-нибудь да подкинет,
И плюхнет опять:
То найдут где-нибудь
Людоедское племя,
То премьеру какому-то
Выпустят кровь,
А то вдруг
Электронной машине под темя
Перфокарту заложат
С программой «Любовь».
И машина тебе
Вариант выбирает,
Идеал создает
Для ума и души.
Неужели любовь
На земле вымирает?
Словно мамонт бредет
В леденелой глуши?
Через тысячи лет
На разрытом погосте
Под скафандром мутант
Ухмыльнется: — Эге!..
Это чьи тут лежат
Первобытные кости? —
И гребнет ледорубом
Поближе к ноге.
Ночь. Мышонок шуршит,
Где очистки от брюквы.
Пробудилась жена.
Улыбнулась: — Ты чо? —
Указательным пальцем
Пишу я ей буквы
На плече. И меня
Понимает плечо.
Локон кольчатый вьется.
Дурман источает.
Я пишу. Я игру
Продолжаю свою.
— Что за буква? — Шепчу.
Эл. — Жена отвечает.
— Эта?
— Ю.
— Эта?
— Бэ.
— Эта?
— Эл.
— Эта?
— Ю.
МЕСЯЦ В ОБЛАКАХ
Глава вторая
Я стою и шумят
Непролазные ели.
Я скликаю друзей,
Собираю орду.
Вы, издатель,
Меня издавать не хотели?
Объявляю войну
И на приступ иду!
И за то, что назвали
Меня басурманом,
Я ворвусь к вам в палаты,
С престола сгоню,
И ваш пухлый животик
Вспорю ятаганом,
И живыми ежами
Его начиню.
Раньше не было
В строчках моих ни плакатов,
Ни заводов. Ругали.
Теперь для меня
Нет бумаги. Смеетесь?
Да вас, супостатов,
На жаровню — и в печь,
И в пучину огня!
Кривоног и угрюм.
За обиды былые
Измордую! Потом
И сам — на помост.
Не жалейте меня,
Удальцы молодые:
Я сбирался давно
Погулять между звезд!
Месяц глянул
С полночных небес лупоглазо.
Говорю: — Ну чего
Раздуванил бока?
Попасись в чистонебье,
А я хоть два раза
Затянусь табачком.
Постою тут пока.
|
. |
Месяц мыкнул и скоком
(Ах, чтоб тебя, язви!)
Заскочил в облака,
Утонул и погряз.
Мой окурок потух.
Чиркнуть спичкою разве?
Темнота-темнотшца,
Хоть выколи глаз.
Месяц выбежал снова
Бычком яснорогим,
Копытнул, голубую
Звезду уронив.
Я спускаюсь к реке
Косогором пологим.
А в задымленной пойме
Весенний разлив.
Мы пришли из гостей,
А в избе ни росинки.
И меня за водою
Послала жена.
Зачерпнул и взбираюсь
По узкой тропинке.
Что отчетливо
Между каменьев видна.
Ах, жена! Я люблю ее
Бережно, мерно.
Я люблю, будто ведра
С водою несу.
Я боюсь расплескать.
Я боюсь. Но, наверно.
Трудно ведра с водою
Держать на весу.
Я иду по земле.
И скрипит коромысло.
Я иду по земле.
А она, как на грех,
Из-под ног уплывает.
Но много ли смысла,
Если я распластаюсь?
Нет, я не из тех!
Осторожнее шаг.
И рукой за деревья.
Постоял, отдышался —
И снова вперед.
А ботинки скользят.
И опять же деревня.
Чуть чего — и зашепчут:
— Писатель, а пьет.
А деревня у нас —
Старина стариною.
Тут и сплетни плетут,
Тут и вяжут носки.
В магазине Бальзак
Рядом с кружкой пивною.
Где на донышке горкой
Лежат медяки.
Дед, который от нас
В переулке налево,
Тоже что-то не спит.
Ходит-бродит впотьмах
И бубнит, и бубнит.
Покурил возле хлева
И стоит, навалясь на воротца,
В пимах.
И шапчонка разлезлась
От уха до уха,
И наброшен облезлый
Тулуп на плечо.
— Прихвати-ка дровишек, —
Из бани старуха
Окликает. — Иван,
Ты оглох или чо?
Сколько этих Иванов
Под богом ходило,
Надрывало пупы
На просторах родных?
Прохудилась обувка —
Он брался за шило
И чинил, в стороне
От проблем мировых.
Он пахал и косил,
Позабыв о проблеме.
А попросят райкомовцы —
Чистил нужник.
Он лопатками чует
Вину перед всеми
И горбом извиняется,
Так уж привык.
-Ну, ты чо там, Иван?
— А не чо.
-Чо дровишки
Не несешь?
— А не чо. —
Так и будет стоять…
Чем стоять, лучше сесть
И ладони под мышки.
И опять же, чем сесть,
Лучше лечь, полежать.
Провинясь, он мальчишкой
Стоял на коленях.
Так отец его школил,
А в школе стоял
У доски, лопоча
О каких-то свершеньях
И указкою тыча
В какой-то Ямал.
Дома драники в миске
И грустная мама,
Чудный запах капусты…
Минуло, прошло.
Он стоял на посту
Напряженно и прямо,
И в глазах то и дело
Вставало село.
А потом так случилось:
Он выслушал стоя
Приговор и поехал
На лесоповал.
И в туманах стояли
Фигуры конвоя,
И, смеясь, на крылечке
Начальник стоял.
— Что? Присядем, друзья,
Перед дальней дорогой? —
Тот шутил, отправляя
Людей на этап.
И сидели «друзья»
В иерархии строгой,
И катили на Север
Под всхлипы и храп.
Чем сидеть, лучше лечь,
Только — чур! — не на эти
Зловошочие нары,
А с бабой в постель…
И, зевая, тянуться,
Глазеть на рассвете
Сквозь окно запотевшее
В синий апрель.
Но и это прошло.
Стало многое в тягость.
Тут болит, там заломит.
Скорей бы на печь
И, костьми ошущая
Скелета корягость,
Привалиться к горячей
Стене и залечь.
И сопеть, как в берлоге
Сопит косолапый,
Разомлев от зыбучего
Сладкого сна.
Но Иван — не медведь.
Как подушку ни лапай,
Ни возись на печи,
А приспела весна…
С первым майским теплом
Пробудились капели,
А потом закурлыкал
И первый ручей.
Трактор в поле гремит
И грачи прилетели.
И околки оглохли
От крика грачей.
В первый раз от любви
Зазнобило мальчонку.
Сердце тает в груди,
И звенит голова,
В первый раз за деревню
Ведет он девчонку,
У рубахи слегка
Закатав рукава.
Время — стоп! И назад
Прокрутись! В Приднепровье,
Где-то там, в том далеком,
Военном году
Кто-то первым встает,
Утирает надбровье
Рукавом
И, шатаясь, у всех на виду
Первый делает шаг.
И стучат пулеметы.
Рты бойцов перекошены
В крике немом.
На опушке лесной
Похоронен комроты.
Тихо месяц взошел
Над могильным холмом.
И плывут облака.
Плачет иволга-птица.
Каплют росы, и прет
Молодая трава.
Отдаляются даты.
Стираются лица.
Но мы живы!
А значит, и память жива!
Да пребудет она
И светла, и священна.
Я торжественно нем
В озаренье ее.
Перед именем первых
Склоняю колена.
Благодарно колотится
Сердце мое.
А еще, я слыхал,
Будет время такое:
Переселятся люди
В иные миры,
И земля опустеет,
И в жутком покое
Все покроется пылью:
Дворцы и дворы.
За спиною у первого
Где-то последний.
Даже в очередь к звездам
Он в самом хвосте.
Он всю жизнь протоптался.
Промялся в передней,
Проторчал на пороге.
На мертвой черте.
Перед ним толчея,
Возбужденные лица
И заздравные тосты,
За ним — никого.
Он сморкался п платочек
Дешевого ситца.
Заглянуть не пытался
В себя самого.
И меж первых есть первые.
И меж последних
Есть последние.
Это я знаю давно.
Приходилось, я тоже
Топтался в передних,
По гадюшникам пил
Без закуски вино,
И катилась в канаву
Бутылка пустая.
Жизнь прошла. Сожалеть
И казниться — не след.
На погосте в бору
Есть могилка глухая,
Есть плита, есть последний
Отцовский завет.
Я представил: однажды
По небу ночному
Прошуршит, опускаясь,
Гигант-звездолет,
И в последний он раз
Отдохнет по-земному,
И последний к нему
Пассажир подойдет.
Нет, его подведут
Крутоплечие парни.
Будет он упираться:
— Зачем же? Куда? —
И обдаст его
Вроде бы дымом с пекарни.
Ах, когда это было?
В какие года?
Померещится тракт,
Вислозадая кляча,
У ограды бревно,
Цифра «пять» на торце.
— Отпустите меня! —
И наклонится, плача,
И размажет слезу
На небритом лице.
Но его не отпустят,
А скажут: — Без бредней.
И садись побыстрее.
Земля, брат, не та,
О какой ты рыдаешь.
К тому ж ты — последний.
За спиной — никого.
За спиной — пустота.
И последний вздохнет
Перед штурманом строгим:
— Вы правы. —
И надолго замолкнет в пути.
Покидает он землю
Последним двуногим,
Чтобы где-то последним
Двуногим сойти.
Месяц плыл в облаках,
Я стоял у дороги,
За плетнем колобродил
Сосед мой Иван.
Из поемных низин
На лесные отроги
Наползал предрассветный
Холодный туман.
МЕСЯЦ ВРЕМЕНИ
Глава третья
У поэта — судьба.
Может, старую тему
Повторяю, но я
Убеждаюсь опять:
Сто ученых одну
Разрешают дилемму,
Ста поэтам
Поэму одну не писать.
И пчелиная суть
Для поэта смертельна.
И в семье, и на людях
Поэт одинок.
Отчего мне так зябко?
Зачем так метельно?
Это, видимо, время
Дыхнуло в висок.
Бесконечность…
— Ну что ж, — говорят оптимисты, —
Переступим порог,
Превратясь в С02 —
А я вижу: погост.
И деревья безлисты.
Я в земле.
И землею полна голова.
Нет! — И небо, как выстрел.
Гремит надо мною.
Нет! — И эхо, как заяц, —
Следы на снегу.
Неужели ты, время.
Пройдешь стороною?
Неужели тебя
Опознать не смогу?
Зачастую в обрез,
Зачастую на время.
Даже время — на время!
Не правда ль, смешно?
Так постой, подожди.
Подержу твое стремя!
Разгляжу тебя вблизь
И спрошу заодно.
Я потом отпущу.
Нынче много работы.
Ты скажи: оттого ль,
Что, напрасно губя,
Промотали тебя.
Растранжирили моты,
Мне, когда ни хвачусь,
Не хватает тебя?
И однако же
(Вот заковыка!) я чую:
Ты по жилам течешь,
Ты толкаешься в грудь.
Лягу спать — ты подушку
Подашь пуховую,
Продираю глаза —
И ты здесь где-нибудь.
И я все-таки раб.
И хоть трудно поверить,
Но я раб!
Ты незыблемо: Ты надо мной.
Время, время!
Какой тебя мерою мерить,
Неподкупный судья,
Повелитель ты мой?
Тики-так, тики-так —
Исчезают столетья.
Тики-так, тики-так —
Я сжимаю виски.
Неужели тебя
Не смогу одолеть я,
Опрофанюсь и «двойку»
Схвачу у доски?
А экзамен жесток:
Не помогут шпаргалки,
И жена не подскажет.
И сын не спасет.
Только будут кричать
Над могилою галки,
Да безлистые сучья
Висеть впереплет.
Так ли? Нет? Ты молчишь.
Говори же! Я внемлю.
Ты летишь метеором,
Сгорая во мгле,
Чтобы вновь народиться
И, спрыгнув на землю,
Как ни в чем не бывало,
Стучать на столе.
В кабинете министра.
Под ухом кассирши —
Тики-так, тики-так.
А недавно… Ты слышь?
Я в журнале читал
Электронные вирши.
Ничего! Вообще,
Ты забавно остришь!
И совсем уже свеженький
Случай — Лукьянов,
То бишь Осенев.
Что ему, собственно, а?
Ну творил бы законы
Дтя тех же Иванов,
Нет, ему рифмовать
Захотелось слова.
А еще. Ты не помнишь?
Ну, этот. Ну, классик.
Тьфу, забыл! Норовил
Быть всегда на слуху.
Окандыбился классик,
А ты ему часик
На статейку с каймою.
А больше — ху-ху.
Не его ли стезей
Ты ведешь меня, время?
Если так, то клянусь
Самым светлым в судьбе,
Я вот этой рукой
Раскрою свое темя.
Выну мозг и сожру.
Но не сдамся тебе!
Я пойду по базарам
С протянутой кружкой,
Буду петь и плясать,
И кривляться, как шут,
Хохоча над тобой,
Над беззубой старушкой,
Объявлю вне закона тебя
И твой суд!
Ха-ха-ха! (И толпа
Ходуном закачалась.
И в зубах засвистела
Метель.) Ха-ха-ха!
Что со мной?
Ты прости меня, время,
Я малость
Не туда запоролся.
Хватил петуха.
Я в глаза твои долго
Взираю ночами,
Замираю от счастья.
Взволнованно тих.
Ах, глаза!
Я хочу называть их очами.
Сколько нежности в них!
Сколько мудрости в них!
ЭПИЛОГ
Третий месяц истек.
Деньги кончились. Баста.
Я в контору. А там
Председатель. А я
Говорю: — Не забыли?
Осклабился: — Вас-то?
Нет, пока еще помню,
Голуба моя.
Я гляжу ему в мягкие
Рыжие вежды:
— Не привык, — говорю я, —
Жить, руки сложа,
Да к тому ж молодой,
Подающий надежды,
Я учился в Москве,
Принимай в сторожа!
— Это как понимать?
-Да как хошь.
-Понимаю…
Новый трюк?
-И не думал.
— На кой тогда ляд?
-Вы оклад получаете?
-Ну, получаю.
-Вот и я бы не прочь,
Так сказать, па оклад.
Председатель зачем-то
Потрогал газету:
— Эх, писаки!
Не можете вы без потех!
Я достал беломорину.
Он — сигарету.
Мы сидим и смеемся,
Но разный наш смех.
Комментарии