Текст воспоминания- отрывок из повести Ивана Кудинова «Год жизни»
Год жизни. Повесть в дневниках.
(Отрывок из повести)
1980.
13 июня.
…положение Мерзликина в, то время, по правде сказать, было незавидным. Обложили его натурально и, как говорится, со всех сторон, и судьба его (не как поэта — талант у него никто не отнимет, а как члена Союза писателей) висела на волоске. Слишком много накопилось «компромата» — да он и сам его щедро и безоглядно поставлял. Сигналы поступали и в письменном, и в устном виде — то он, поэт Леонид Мерзликин, явится на встречу с читателями слишком веселым и вместо того, чтобы читать стихи, начинает показывать, как он умеет ушами шевелить (а умел он это делать мастерски), то и вовсе не явится, когда его ждут… Всплывает ведь всегда только худшее. И накапливается, накапливается. А тот случай, который и послужил последней каплей на чаше терпения первых лиц края, запомнился отчетливо. Предстояла встреча с первым секретарем крайкома партии, членом ЦК КПСС и Героем Социалистического Труда А.В. Георгиевым.
Обзвонили мы с Панной Ивановной (Дворцовой, бывшей в то время бухгалтером и секретаршей по совместительству) всех наших писателей, предупредив: быть в форме и присутствовать обязательно. Но форма-то, как оказалось, и подвела нас в тот день. И началось все, как мне кажется, с меня, ответсекретаря писательской организации, который вместо того, чтобы личный пример показывать, сам, того не желая, где-то задержался и прибежал тютелька в тютельку к тому времени, когда Георгиев, Невский и, кажется, товарищ Н. уже появились и стояли на лестничной площадке, никем не встреченные. Увидев меня, Георгиев усмехнулся: «Гости в дом, а хозяева — из дома». Но уже ясно было, кто здесь с этой минуты — хозяин.
Встреча, в общем-то, проходила интересно и живо. Георгиев рассказал о нынешнем положении и перспективах Алтая. Охотно отвечал на многочисленные вопросы. И вот в самый разгар этого разговора сидевший где-то в последнем ряду Мерзликин встает и не спеша, с выражением равнодушия и какой-то даже отрешенности на лице направляется к двери. Георгиев, глядя на него, умолкает. И чуть позже, когда Мерзликин выходит, осторожно прикрыв за собою дверь, Георгиев оборачивается ко мне и спрашивает так, чтобы слышали все:
— Это еще кто?..
— Поэт Леонид Мерзликин, — опережает меня Невский.
Георгиев заметно мрачнеет и продолжает, все так же обращаясь ко мне:
— Он что, всегда у вас так?.. — и жестко предупреждает: — Запомните, мы вас можем поднять, но, если надо, и опустить можем…
И, как видно, не забыл этого случая — и слово сдержал. Дней через пять позвонила мне секретарша Невского Мария Яковлевна и передала просьбу секретаря крайкома зайти к нему в два часа.
Встретил меня Александр Николаевич на этот раз довольно сдержанно, скорее, холодно и, едва поздоровавшись, прямо спросил:
— Ну, что вы собираетесь делать с Мерзликиным? Опять он куролесит. Сколько можно?
— А что случилось, Александр Николаевич?..
— Это я у тебя должен спросить: до каких пор вы будете с ним нянчиться? — рассердился Невский. И как бы подвел черту. — Думаю, хватит. У вас краевая писательская организация, а не детсад… Исключайте Мерзликина из Союза писателей.
— Но, Александр Николаевич…
Исключайте. А не сделаете это вы, мы по своей линии это сделаем — и гораздо быстрее. Слышал, что Александр Васильевич сказал? Мы вас можем поднять, поддержать, когда надо, но если человек не понимает, чего от него хотят… Мерзликина исключайте.
И стало ясно, слова эти нешуточные — и угроза не пустая. Дело приобретало серьезный оборот. Я попросил Невского дать нам дня два-три на раздумье, он усмехнулся:
— Думайте. Но иного решения не будет.
Ушел я в полной растерянности, не зная, что делать и как выйти без потерь из этого положения. Встретился с Мерзликиным. И еще раз выговорил ему за тот недавний случай, когда он на глазах у Георгиева прошествовал через весь зал и, можно сказать, демонстративно вышел. Леня взъерепенился: «А что я, по-твоему, и по нужде не могу выйти? Или я должен был, как первоклассник, руку поднять и попросить: товарищ секретарь крайкома, можно мне в уборную сбегать?» Но когда я ему рассказал, чем все это грозит теперь, он притих и задумался. Потом спросил: это серьезно? Серьезнее, говорю, не бывает. И что же делать? — спросил он вовсе как-то потухше. Сиди, говорю, и не высовывайся пока никуда, что-нибудь придумаем… И выход, в конце концов, был найден. В тот же день я позвонил Колыхалову. (в то время возглавлял писательскую организацию Томска):
— Слушай, — говорю, — внимательно. Дело очень серьезное. Ты Леонида Мерзликина знаешь?
— Лично незнаком. Но как поэта, конечно, знаю. А что?
— Спасать его надо, — говорю. — И ты это можешь сделать, — и я ему коротко изложил всю нынешнюю ситуацию.
Он выслушал и, почти не задумываясь, даже весело и с каким-то вызовом пообещал:
— Спасем. Пусть приезжает.
Так вот и вышли мы из трудного положения. Дня через три я позвонил Невскому и сказал, что Мерзликин уехал в Томск. Он это воспринял как должное: «Ну и хорошо, если уехал. Баба с воза…» А Леня и в самом деле вскоре уехал и на какое-то время стал членом Томской писательской организации. Колыхалов опекал его всячески. А затем договорился с кем надо и помог Мерзликину перебраться «на самый дальний Север» — в поселок нефтяников и газовиков Стрежевой, где Леня жил, работал. И писал стихи.
Меня пожирает закон ускоренья,
Я весь отдаюсь неизбывной работе,
На взлете я чувствую силу паденья,
Но, падая, думаю только о взлете.
Ему не дали тогда упасть. Или, как он сам говорил, Леонид Мерзликин, спасли от гильотины…
И.Кудинов.Избранное. (Библиотека «Писатели Алтая»). — Барнаул: ОАО «Алтайский полиграфический комбинат», 2000.-с.361-364