Мрачный поэт, или Что говорят философы
События, о значимости которых догадываешься слишком поздно, происходят между делом.
С Леонидом Мерзликиным я познакомился в конце 80-х годов, когда носил в редакцию альманаха «Алтай» рукописи своих юморесок. Точнее, нас познакомил поэт Владислав Козодоев.
Мерзликин оказался лобастым крепышом с мощной шеей, сильными челюстями и плотно сжатыми чувственными губами. Было в его облике что-то мрачное, что-то от волка. «Драчун, наверное, — подумал я, — как Есенин…»
Впервые, я увидел и услышал, как Мерзликин читает свои стихи в июле 1989 года. Событие это происходило на внутризаводской площади Барнаульского шинного завода. Шёл митинг по случаю первого показа горожанам и иногородним гостям скульптуры В.М.Шукшина. Сегодня это событие назвали бы презентацией, но в год 60-летия Василия Макаровича такого слова россияне не знали.
Будущий памятник стоял на временной станине. Фоном ему служили разросшиеся кусты и теплотрасса. На этом митинге приезжие литераторы произносили умные речи. Леонид Семёнович не любил публичной говорильни, поэтому сразу стал читать свои стихи:
Мы все умрём. В подлунном мире
Бывают всякие дела…
Заводчане шушукались: «Неужели тот самый?»
Обычно сдержанный, Мерзликин, с модной в те времена барсеткой на левой руке, размашисто жестикулировал правой, укрепляя тем самым правоту каждой зарифмованной мысли. Слушая поэта, я на какое-то время забыл о главной цели митинга. Мне показалось, что и заводчане были заворожены сюжетами мерзликинских стихов. Я тогда подумал, что его поэзия хороша своей простотой, точнее — доступностью. Может быть, даже — народностью. А ещё в его стихах я услышал лирический юмор, замешанный на самоиронии.
Я давно заметил: мрачные с виду люди, как правило, обладают развитым чувством юмора. Наверное, потому, что остро ощущают ущербность быстротекущей жизни. Или даже — несовершенство бытия, как говорят философы.
Юмо-рынок, или Кое-что о воздержании
На рубеже 80-х годов в Советском Союзе блистал популярный сатирик и пародист Александр Иванов. Знаменитые вечера юмора в «Останкино» вдохновляли пишущую братию. Его долговязая фигура и лоб с залысинами привлекали карикатуристов. Было в нём нечто мефистофельское.
В эти годы в Барнауле вокруг журнала «Алтай» хороводилась весёлая компания поэтов-пересмешников: Козодоев, Нечунаев, Сергеев да Черкасов с Мерзликиным. Компанию укреплял известный на Алтае композитор Стариков, тяготевший к поэтам-песенникам. Вокруг этих людей кипела и даже пенилась общественная жизнь. Кроме этого, набирала силу «перестроечная» истерия, и местные литераторы не стояли в стороне.
При краевой писательской организации существовало Бюро пропаганды художественной литературы. Руководил этим Бюро неспокойный человек, весельчак и балагур Владислав Игнатьевич Козодоев. В своё время этот неспокойный человек прославился тем, что публично объявил о создании «Партии стоящих в очередях». Более того, он стал её главным идеологом. При этом грозил укрепить её левое крыло — «Партию стоящих в очередях за пивом».
Козодоев публиковал на страницах газеты «Алтайская правда» сатирические опусы, и не уставал объяснять любопытным, что его фамилия происходит не от животноводческого процесса, а от названия прелестной птички. Пытаясь нащупать свой творческий путь в условиях рыночной экономики, он придумал «Юмо-рынок». Очевидно, в развитие студенческой «Юморины». Идея «Юмо-рынка» заключалась в том, чтобы местные поэты и прозаики выступали на подмостках с юмористическими программами и тем самым зарабатывали себе на жизнь. Безденежные острословы оживились.
Пробное выступление состоялось в актовом зале Алтайского государственного института культуры, что на улице Юрина. Владислав Козодоев в свойственной ему ненавязчивой манере рассказал преподавателям и студентам о причине нашего появления в стенах института, и про то, как он организовал «Партию стоящих в очередях».
Лев Квин, хитро поглядывая на публику, поведал о том, что дети считают его прозаиком, якобы потому, что он «пишет про заек».
Снисходительно улыбаясь, Марк Юдалевич пересказал анекдоты о своих встречах с Михаилом Светловым. Потом читал стихи, в которых сравнивал себя с Демидовским столпом, что стоит в Барнауле.
Душевно выступал седовласый и улыбчивый Владимир Сергеев. Его осиплый голос и тихая вкрадчивая речь непостижимым образом магнитили внимание женщин.
Мне доверено было прочесть свою юмористическую миниатюру. Самым ярким оказалось выступление Леонида Мерзликина. Он ударил стихами в рыночную тему:
Я стихи продаю!
Я стихи продаю!
А красивым девчатам
За так отдаю…
Когда отшумели аплодисменты, настала очередь поэтов-пересмешников. Василий Нечунаев с удовольствием пародировал стихи Мерзликина. Пародия заканчивалась так:
…Бери кому надо!
Картофь продаём!
Красивым девчатам
За так отдаём!
Девчата проходят,
Картохи стучат.
— А здря столько много
Красивых девчат.
Слушатели искренне веселились, даже литераторы. Мне много раз приходилось слушать эту пародию. Чуть позже — самому передразнивать поэтов. И всякий раз я убеждаюсь: чем талантливее пародируемый автор, тем легче пересмешнику.
Среди прочих на вечере юмора выступал поэт Николай Черкасов. Он читал нечто автобиографически-шуточное о приворотной воде, которая на поверку оказалась самогонкой. Мне кажется, что творчество Черкасова было чем-то созвучно поэзии Мерзликина: то ли — темой, то ли — чистым дыханием. Или причиной тому — простая дружба?
После выступления наша команда угощалась в подсобке актового зала. Было тускло и холодно. Козодоев подводил победные итоги. Мерзликин отмалчивался. Надо сказать, среди своих товарищей он выглядел моложавым, несмотря на проблески седины. Он казался мне почти сверстником. Каково же было узнать, что он старше меня почти на поколение!
Язвительный Черкасов… время от времени декламировал эпиграммы на собратьев по перу. И на Мерзликина тоже, видимо, на правах друга. Там были такие строки:
Лобастый мальчик, губошлёп,
С самим Рубцовым был на равных…
И что-то там далее о воздержании.
Время, к сожалению, стёрло драгоценные детали этого события, но запомнилось и осталось в душе ощущение ускользающей традиции. Или даже — утраченного века.
Король поэтов, или В чём мудрость провидения
Чем меньше заботишься о славе, тем неожиданнее она приходит. Успешное выступление в институте культуры окрылило нашу команду. Мы стали готовиться к первоапрельскому вечеру сатиры и юмора в краевой филармонии. Владислав Козодоев вёл переговоры со спонсорами. Мне пришлось рисовать объявление о предстоящей «юморине» на красном полотнище, как на советский праздник! Транспарант тот мы с Мерзликиным прибили гвоздями на деревянный забор на проспекте Ленина у гостиницы «Алтай». Потом мне пришлось красить гуашью многометровые рулоны с рекламой наших спонсоров. Той бумагой мы облепили основание сцены. От края до края! Рыночные отношения! В глубине сцены был вывешен плакат «Юмо-рынок — 93».
По замыслу сценариста с птичьей фамилией наша литературная команда размещалась на сцене и сидела на стульях в три ряда. Я, худой и длинный, сидел в последнем ряду. У меня была очень ответственная роль. Правда, без слов.
Самым сложным оказалось дождаться подъёма занавеса. Козодоев в роли конферансье сделал вступление и объявил зрителям о том, что на нашу встречу любезно согласился прибыть известный на всю страну сатирик Александр Иванов!!! После чего я встал, демонстрируя худобу, и резко поклонился. Публика ахнула от радости. Потом я медленно разогнулся и показал лицо. Публика скисла!
— С первым апреля, дамы и господа! — удовлетворённо подытожил Владислав Игнатьевич.
А потом повторилось то, что звучало в стенах института культуры. Правда, репертуар был заметно расширен. И число выступающих — тоже. Композитор Михаил Стариков исполнял песни на стихи своих друзей. Детский поэт Василий Нечунаев устроил кукольный спектакль на стихи собственного сочинения. Владимир Соколов забавлял публику остротами и эпиграммами.
В тот вечер Леонид Мерзликин был в ударе. И всё, о чём он читал со сцены, было жизненно. Он поднимал руку на уровень плеча и делился сокровенным:
…Мы с тобою целовались,
Хоть и знали: быть беде.
На губах следы остались
И ещё не знаю где…
Я сидел на табуретке и размышлял о том, что, видимо, лишь талант позволяет автору удерживаться на краю нравственного. Мне казалось, он балансирует между внутренней цензурой и безотчётными побуждениями толпы. А может быть, я и заблуждался.
Известно, что его тексты философичны. Понятно, что его стихи имеют подтекст. Можно догадаться, что мерзликинский юмор — способ самозащиты. Я смотрел на поэта, и меня не покидало ощущение, что он внутренне напряжён: не то — от боли, не то — от ожидания её. Козодоев шёпотом подзуживал:
— Лёнчик, давай про милицию!
Видимо, у ведущего были собственные непростые отношения с представителями правопорядка. А может быть, Владислав Игнатьевич тонко чувствовал настроение публики.
В конце концов его друг поддался на уговоры, и зазвучало:
Только выберусь из дома,
Окликают позади.
Вся милиция знакома:
— Посиди да посиди!..
Мерзликин стоял лицом в тёмный зал. Вид его крепкого затылка никак не соответствовал образу несчастного пьянчужки, изображаемого автором. Я сидел и думал, сколько же должно пройти времени, чтобы у русского мужика выветрился страх перед жандармом? И нужно ли это? Если бы я был литературоведом, то причислил бы Мерзликина к «поэтам-почвенникам». Он крепко стоял на земле — как в прямом, так и в переносном смыслах. Мне кажется, подтверждением тому его стихи:
…Когда, друзья всё это было!
Да, да. При той ещё поре.
Вчера последняя кобыла
Маленько сдохла на дворе…
Он умудрялся от эпических обобщений возвращаться к прозе жизни. Нет, лучше так: умел строить эпические обобщения на неслучайных бытовых мелочах.
На вечере юмора выступал Марк Юдалевич. прозванный впоследствии «патриархом барнаульской поэзии». Он читал шутливые стихи, обращённые к Леониду Мерзликину. Они назывались: «Шутка, в которой есть доля правды». В том опусе Марк Иосифович сетовал на то, что в России стихи признаны неходовым товаром и предлагал объединиться вдвоём, построить «комок» и торговать черешней на базаре.
Кстати, идея эта была реализована предприимчивым Козодоевым. Правда, торговали в том киоске книгами. Назывался он «Автограф» и стоял на Соцпроспекте у Барнаульского пединститута. После смерти Владислава Игнатьевича в этой лавке литераторов стали приторговывать водочкой. Шутники утверждали, что тот «комок» повторяет судьбу всякого провинциального сочинителя. Но я отвлёкся.
На описываемом вечере сатиры и юмора состоялось знаменательное событие. Леонид Семёнович был публично коронован и провозглашён «королём поэтов Алтая». Не без участия ехидного Козодоева! Не сходя с места, Владислав Игнатьевич напросился к «королю» личным пресс-секретарём. Кто-то из зала предложил ввести в королевское штатное расписание должность казначея, но эта идея была провалена.
Точно так же провалилась идея вхождения писательской братии в рыночные отношения. Литераторский «Юмо-рынок» с тех пор не повторился ни разу. А Мерзликин остался первым и единственным коронованным поэтом.
Я вот думаю, в чём мудрость провидения? Неужели в том, что самые главные события жизни всегда происходят шутя и между делом!?
Чтения, или Зачем нужен погреб
В начале 90-х годов я был частым гостем в Доме литераторов. Там
размещалась редакция журнала «Алтай», в котором публиковались
мои юморески. Однажды Владислав Козодоев предложил мне поучаствовать в творческой встрече литераторов с горожанами около барнаульского памятника Шукшину. Монумент знаменитому землякув своё время мне пришлось проектировать. Участниками той встречи
стали два маститых члена Алтайского краевого Союза писателей и два
начинающих литератора. К первым относились Владислав Козодоев с
Леонидом Мерзликиным. Ко вторым — журналист Сергей Бузмаков и автор этих строк.
Мы расположились у подножия памятника Василию Макаровичу. Цветы и книги легли на постамент. Микрофонов и милиции не было. Сразу же стали подходить любопытные.
В нынешние времена это событие было бы расценено как несанкционированный митинг, но в год 40-летия смерти «отца народов» нам никто не мешал.
Владислав Игнатьевич своим сипловато-глуховатым голосом рассказал людям о том, что алтайские писатели пришли почтить память знаменитого земляка, почитать стихи и поделиться радостью по случаю его дня рождения.
Мне пришлось вкратце напомнить собравшимся историю создания памятника Василия Макаровича и имена авторов скульптуры. Начинающий прозаик Сергей Бузмаков изложил устно своё кредо в литературе и поставил слушателей в интеллектуальный тупик.
Находчивый Козодоев вывел публику из состояния умственного анабиоза. Он пообещал, что сейчас выступит «король алтайских поэтов» и представил Мерзликина по имени-отчеству.
Леонид Семёнович славословить не стал, тем более, что мастером разговорного жанра он не был. И в жарком воздухе июля зазвучало:
Мы все умрём. В подлунном мире
Бывают всякие дела…
Поэт, несмотря на возраст, выглядел моложавым. То ли из-за крепкой фигуры, то ли из-за торчащего чубчика. Тем более, что одет он был в клетчатую рубашку с короткими рукавами.
Публика скапливалась вокруг памятника. Люди появились на балконах и лоджиях соседних девятиэтажек. Мерзликин смотрел исподлобья и бросал в толпу строчку за строчкой:
Я люблю, аж душа кровоточит,
Вся изрезана острым стеклом…
Я смотрел на происходящее и думал, что на фоне Шукшина нужно читать именно такие стихи! Именно такие слова нужно произносить! Чтобы душа совестилась.
Когда Мерзликин вспотел, стихи продолжил читать Козодоев, после чего Бузмаков раздал присутствующим свеженькие экземпляры своей первой книжицы с интригующим названием «Одинокая игра». Йотом раздал автографы.
На правах организатора Владислав Игнатьевич поблагодарил слушателей и высказал надежду на новую встречу в следующем году. На этом же месте!
Палило солнце. От проходящих мимо троллейбусов накатывала горячая воздушная волна. Козодоев поднял с постамента свою хозяйственную сумочку. В ней что-то звякнуло. Мы направились в гости к Владиславу Игнатьевичу, благо он жил неподалёку. Около подъезда его панельной пятиэтажки выяснилось, что наш предводитель где-то забыл ключи от квартиры. Поэтому за светлую память о Василии Макаровиче пришлось выпивать на крыше козодоевского погреба, причём без закуски. Организатор «Партии стоящих в очередях» сказал:
— Вот так же зарождались чтения в Сростках.
«Король поэтов Алтая» уточнил:
— Только не на крышке погреба, а на крыльце.
И только в этот момент до меня дошло, что мы присутствовали на первых Шукшинских чтениях в Барнауле!
Комментарии