И рождение птиц, и рождение рек,
И рождение звезд — где-то ниточки те же…
И явился рожденный Землей человек.
(Обезьяна не в счет — ведь она на земле же).
И сказала Земля: «Будь отныне велик!»
Человек поклонился. Земля продолжала:
«Вот тебе материк, вот еще материк.
Мало? Нет?»
И ответил рожденный: «Не мало».
И летела Земля сквозь остуду и зной,
И текло в никуда неизбывное время.
В океане, на острове, в чаще лесной
Жили люди — веселое, доброе племя.
Был там отрок с глазами полночной воды,
Что колышется, полная звездного света.
Всех ловчее сбивал он с деревьев плоды
И на зверя ходил озорно и отпето.
И любил он смуглянку по имени Лэль,
И она его, кажется, тоже любила,
Потому как ее обжигала постель,
Потому как ее от постели знобило.
|
|
|
|
Приукрасив себя, чем украсить могла,
Расчесав рыбьей косточкой волос пушистый,
Травяную плетенку смуглянка брала.
К океану брела на песок золотистый.
Там диковинных птиц бушевала метель,
Перья сыпались на воду, падали всюду,
И глядела на них завороженно Лэль,
Схоронясь в стороне за гранитную груду.
И дрожала широкая тень от ресниц.
И ладонь прижималась к звенящему уху.
Но стихала метель. И ногою цариц
Лэль ступала по белому мягкому пуху.
Собирала и пела: «Властитель ты мой,
Я тебе приготовлю такие постели!
Этот пух перебью с заговорной травой.
Чтобы ты никогда не забыл своей Лэли.
Чтоб походку мою узнавал ты на слух,
Чтоб томило тебя мое гибкое тело…» —
Пела так молодая смуглянка и пух
Собирала в плетенку, и вдаль глядела.
Только что там белеет? Нельзя разобрать.
Лэль глядела, от солнца глаза заслоняя.
Или облако пало на водную гладь?
Или птица огромная села какая?
Лэль тихонько смеялась. Но вдруг ее страх
Обуял. И метнулась она, а навстречу
Уж бежали сородичи. Копья в руках.
Перехлест голосов. Переблеск по оплечью.
Несказанная, чудная птица плыла,
Птица жуткая близилась клювом тяжелым,
Над спиной деревянной дышали крыла,
Трепетали, белели над ней ореолом.
В три полета копья, у гранитных камней
Птица стала, и на воду шлепнулась лодка,
И попрыгали люди, расселись но ней,
Замахали руками, поплыли неходко.
Ближе, ближе… И ахнул народ на мысу:
Белолицые люди на берег сходили,
А с невиданной птицы, толпясь на носу,
Их собратья из огненных дудок палили.
Одноглазый пришелец могутный в груди,
Смуглолицему старцу подарок подносит,
Он стеклянные бусы (как блещут! Гляди!)
Подает и принять смуглолицего просит.
Выжидающе замер притихший народ.
Вождь подарок принял. Он сказать что-то хочет.
Речь была коротка. Снова тихо. Но вот
Кто-то сзади кому-то о чем-то лопочет.
Зашумели, задвигались. Лодки плывут.
И бежит по песку, и смеется мальчонок.
Вот уж в гости пришельцев, в деревню зовут,
Вот уж катится кованный медью бочонок.
Вышиб дно одноглазый:
— А ну, кто испьет? —
Сам глотнул, и мужчинам по кругу подали.
— О-е-е! — говорил смуглолицый народ.
-Хорошо! — белолицые люди кивали.
Меж костров и пестрядья, стройна, как газель,
Лэль ходила и пела, и взгляды кидала.
Не умела таиться, обманывать Лэль,
Знали все: она ищет кудрявого Лала.
Он сидел с одноглазым, избранник ее,
Пил вино, вытирая ладошкою губы,
Он смеялся, он тряс над собою копье,
И сверкали здоровые, крепкие зубы.
Лэль подкралась, припала, рукой обвила,
Лап, смеясь, отстранился
(мол, кто там? Не лазай).
Лэль о чем-то шептала, куда-то звала.
И глядел, и трезвел атаман одноглазый.
Знать бы юноше с твердым широким плечом,
Что его, да и многих уж песенка спета.
Что тому, одноглазому, все нипочем,
Лишь не дал бы осечку курок пистолета.
И лежи ты себе. И красавицу Лэль
Позабудь навсегда. Для кудрявого Лала
Птичьим пухом оиа устилала постель.
Да выходит, совсем не ему устилала…
А народ колготился, гудел, пировал.
И кого не могло уложить еще зелье,
Пистолетная пуля и острый кинжал
Били в спину, свое учиняя веселье.
Белолицые люди (найти б что-нибудь!)
Островного народа святыни попрали,
Погубили, порушили напрочь и в путь,
Заарканив арканами, пленниц побрали.
Остывала зола на поляне лесной.
Разбредалось по дебрям остатнее племя.
И летела Земля сквозь остуду и зной,
И текло в никуда неизбывное время.
Что ему, неизбывному, год или век?
Что ему? Нарождаясь, текло и журчачо…
И опять на тот остров ступил человек,
Чтобы где-то и в чем-то увидеть начало.
Человеку хотелось, как хочет воды
По пустыне бредущий, хотелось увидеть
Островного народа былые следы…
Он нашел! И дыханьем стремясь не обидеть.
Осторожно добыл и очистил копье
И стеклянные бусы собрал по горошку.
Здесь когда-то из веток стояло жилье.
Здесь пылали костры. Он взглянул на ладошку.
И послышались стоны… Лежал океан.
Припадая к камням белопенистым боком.
Уплывала зловещая птица в туман.
Уносила добычу во чреве глубоком.
Археолог не ведал ни лиц, ни имен,
Он не знал ни кудрявого Лала, ни Лэли,
Но он видел корабль, слышал тягостный стон,
Щеки дальнею, дикою кровью горели.
Не от той ли. от пленницы смуглой, пришла
Эта кровь и колотится, полная жара?
Вон — глаза-то раскосы и кожа смугла.
Не совсем как бывает смугла от загара.
Археолог три дня и три ночи не спал,
Он работал с таким упоеньем, как вдревле
Его предок вот тут же кровянил кинжал.
И стрелял. И вдали облака багровели.
Так же птицы свистали в чащобе лесной,
Так же падало наземь созревшее семя,
И летела Земля сквозь остуду и зной,
И текло в никуда неизбывное время…
* * *
Я не помню когда, только с давней поры
Стал я вдруг замечать за собой эту странность:
Лишь осенние ветры нахлынут в боры.
Разметав по зеленому желть и багряность.
Я горю, не сгорая в высоких кострах,
Ярколиственных, шумных кострах листопада.
Но в груди не смятенье, не вопли, не страх,
А какая-то тихая жаль и отрада.
Мне охота куда-то брести и брести,
Ощущая весь мир и свой собственный остов.
Мне охота найти и опять обрести
Тот единственный, мною потерянный остров.
Нет, не зря так отчетливо видится мне,
Будто я, отыскав его, пал на колени
И шепчу: — Ты прости, что в мечтах и во сне
Редко я навещал твои зябкие тени.
Если где и стоял над твоим я ручьем,
Зачастую я был и глухим, и незрячим.
Но ты здесь, ты со мной. Значит, мы поживем,
Значит, мы еще что-нибудь все-таки значим.
Комментарии